Неточные совпадения
Но в этот вечер они смотрели на него с вожделением, как смотрят любители вкусно поесть на редкое блюдо. Они слушали его
рассказ с таким безмолвным напряжением внимания, точно он столичный профессор, который
читает лекцию в глухом провинциальном городе обывателям, давно стосковавшимся о необыкновенном. В комнате было тесно, немножко жарко, в полумраке сидели согнувшись покорные люди, и было очень хорошо сознавать, что вчерашний день — уже история.
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах. Вы знаете —
рассказ напечатал я, — не
читали?
Самгин особенно расстроился,
прочитав «Мысль», — в этом
рассказе он усмотрел уже неприкрыто враждебное отношение автора к разуму и с огорчением подумал, что вот и Андреев, так же как Томилин, опередил его.
— Нет, — сказал Самгин.
Рассказ он
читал, но не одобрил и потому не хотел говорить о нем. Меньше всего Иноков был похож на писателя; в широком и как будто чужом пальто, в белой фуражке, с бородою, которая неузнаваемо изменила грубое его лицо, он был похож на разбогатевшего мужика. Говорил он шумно, оживленно и, кажется, был нетрезв.
Ее
рассказы почти всегда раздражали Лидию, но изредка смешили и ее. Смеялась Лидия осторожно, неуверенно и резкими звуками, а посмеявшись немного, оглядывалась, нахмурясь, точно виноватая в неуместном поступке. Сомова приносила романы, давала их
читать Лидии, но,
прочитав «Мадам Бовари», Лидия сказала сердито...
Он уж
прочел несколько книг. Ольга просила его рассказывать содержание и с неимоверным терпением слушала его
рассказ. Он написал несколько писем в деревню, сменил старосту и вошел в сношения с одним из соседей через посредство Штольца. Он бы даже поехал в деревню, если б считал возможным уехать от Ольги.
Когда
читаешь донесения и слушаешь
рассказы о том, как погибала «Диана», хочется плакать, как при
рассказе о медленной агонии человека.
Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы: не раз содрогнешься за участь путешественников!.. Но я убедился, что
читать и слушать
рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать последние. Говорят, и умирающему не так страшно умирать, как свидетелям смотреть на это.
Прочитав это повествование и выслушав изустные
рассказы многих свидетелей, — можно наглядно получить вульгарное изображение события, в миниатюре, таким образом: возьмите большую круглую чашку, налейте до половины водой и дайте чашке быстрое круговращательное движение — а на воду пустите яичную скорлупу или представьте себе на ней миниатюрное суденышко с полным грузом и людьми.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было
рассказов,
рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они
читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
Когда с Веры Павловны была снята обязанность
читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда чтение
рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом
рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний.
— Нынче на это не обращают внимания, — говорил мне мой отец, — а вот брат Александр — он шесть месяцев сряду всякий вечер
читал с Офреном Le récit de Théramene [
рассказ Терамена (фр.).] и все не мог дойти до того совершенства, которого хотел Офрен.
Только во сне я
читал иной раз собственные стихи или
рассказы. Они были уже напечатаны, и в них было все, что мне было нужно: наш городок, застава, улицы, лавки, чиновники, учителя, торговцы, вечерние гуляния. Все было живое, и над всем было что-то еще, уже не от этой действительности, что освещало будничные картины не будничным светом. Я с восхищением перечитывал страницу за страницей.
Гегелевскую философию он узнал не через чтение книг самого Гегеля, а через
рассказы о Гегеле Бакунина, который
читал его по-немецки.
По
рассказу г. Б., в Тарайке на дорожных работах он жил в большой палатке, с комфортом, имел при себе повара и на досуге
читал французские романы.
Впрочем, он
читал мало: ему приятнее было слушать
рассказы старика Антона.
Милый друг Аннушка, накануне отъезда из Тобольска Николенька привез мне твое письмецо и порадовал меня
рассказами о тебе. Он говорит, что ты чудесно
читаешь, даже ты удивила его своими успехами. Благодарю тебя за эту добрую весть — продолжай, друг мой.
«Вот что ты заставил меня написать, любезный друг», — сказал он, видя, что я несколько призадумался, выслушав его стихи, в которых поразило меня окончание. В эту минуту подошел к нам Кайданов, — мы собирались в его класс. Пушкин и ему
прочел свой
рассказ.
Тебя крепко обниму, добрый мой Матюшкин. Мильон лет мы не видались. Вряд ли и увидимся. Будем хоть изредка пересылаться весточкой. Отрадно обмануть расстояние — отрадно быть близко и вдалеке. — Часто гляжу на твой портрет — тут мысли перебегают все десятки лет нашей разлуки. Annette мне недавно писала, как ты с ней ходил по царскому саду;
читая, мне казалось, что ты ей рассказывал вчерашние события, а это
рассказы лицейской нашей жизни, которая довольно давно уже прошла.
Спасибо тебе, милый друг Тони, за твои строки: с удовольствием
прочел твой
рассказ, из которого вижу, что ты проводишь время с пользою и приятностию. Познакомь меня с новым твоим наставником и уверь его, что я сердечно благодарен ему за все попечения об тебе. Ты должен стараться в этот последний год хорошенько приготовиться к экзамену, чтобы при поступлении в училище получить полные баллы.
Однажды Соловьев
прочитал ей чеховский
рассказ «Припадок», в котором, как известно, студент впервые попадает в публичный дом и потом, на другой день, бьется, как в припадке, в спазмах острого душевного страдания и сознания общей виновности.
На каждом шагу ожидали меня новые, не виданные мною, предметы и явления в природе; самое Багрово, по
рассказам отца, представлялось мне каким-то очаровательным местом, похожим на те волшебные «Счастливые острова», которые открывал Васко де Гама в своем мореплавании, о которых
читал я в «Детском чтении».
Я стал рассеянно играть с сестрицей, рассеянно
читать свои книжки и слушать
рассказы Евсеича.
Мало того, что я сам
читал, по обыкновению, с увлеченьем и с восторгом, — я потом рассказывал сестрице и тетушке читанное мной с таким горячим одушевлением и, можно сказать, самозабвением, что, сам того не примечая, дополнял
рассказы Шехеразады многими подробностями своего изобретенья и говорил обо всем, мною читанном, точно как будто сам тут был и сам все видел.
Опасаясь худших последствий, я, хотя неохотно, повиновался и в последние дни нашего пребывания у Чичаговых еще с большим вниманием слушал
рассказы старушки Мертваго, еще с большим любопытством расспрашивал Петра Иваныча, который все на свете знал,
читал, видел и сам умел делать; в дополненье к этому он был очень весел и словоохотен.
Еще и прежде того, как мы знаем, искусившись в писании повестей и
прочитав потом целые сотни исторических романов, он изобразил пребывание Поссевина в России в форме
рассказа: описал тут и царя Иоанна, и иезуитов с их одеждою, обычаями, и придумал даже полячку, привезенную ими с собой.
Он не вошел в душу Степана, но невольно задался вопросом: что у него в душе, и, не найдя ответа, но чувствуя, что это что-то интересное, рассказал на вечере всё дело: и совращение палача, и
рассказы смотрителя о том, как странно ведет себя Пелагеюшкин, и как
читает Евангелие, и какое сильное влияние имеет на товарищей.
От обедов a la carte в курзале перешли к табльдоту в кургаузе, перестали говорить о шампанском и обратились к местному кислому вину, приговаривая: вот так винцо! бросили погоню за молодыми бесшабашными советниками и начали заигрывать с коллежскими и надворными советниками. По вечерам посещали друг друга в конурах, причем Дыба
читал вслух"Ключ к таинствам природы"Эккартсгаузена и рассказывал анекдоты из жизни графа Михаила Николаевича, сопровождая эти
рассказы приличным экспекторированием.
В «Русских ведомостях» изредка появлялись мои
рассказы. Между прочим, «Номер седьмой»,
рассказ об узнике в крепости на острове среди озер. Под заглавием я написал: «Посвящаю Г.А. Лопатину», что, конечно,
прочли в редакции, но вычеркнули. Я посвятил его в память наших юных встреч Герману Лопатину, который тогда сидел в Шлиссельбурге, и даже моего узника звали в
рассказе Германом. Там была напечатана даже песня «Слушай, Герман, друг прекрасный…»
В.В. Давыдов даже не поморщился; откупорили бутылку и налили коньяку в стаканы зеленого стекла, а Василий Николаевич в это время, по общей просьбе, стал
читать принесенный им
рассказ, который назывался «Как мы чумели». Его напечатали в «Зрителе», а потом осмеянная особа, кажется, генерал Лорис-Меликов, укрощавший чуму в Ветлянке, где-то около Астрахани, обиделся, и из Петербурга пришел нагоняй московскому цензурному комитету за пропущенный
рассказ.
— Возвратимтесь к
рассказу, — прервал его Балалайкин, обязательно поспешая мне на выручку против дальнейших репримандов старца, у которого начала уже настолько явственно выступать на лице такса, что я без всяких затруднений
прочитал...
—
Рассказа у меня наготове нет; но, ежели угодно, я могу
прочитать фельетон, написанный мной для"Красы Демндрона"…
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я
читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их
рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
В сундуке Давидова оказались потрепанные
рассказы Голицинского, «Иван Выжигин» Булгарина, томик барона Брамбеуса; я
прочитал все это вслух, всем понравилось, а Ларионыч сказал...
Изо всех книжных мужиков мне наибольше понравился Петр «Плотничьей артели»; захотелось
прочитать этот
рассказ моим друзьям, и я принес книгу на ярмарку. Мне часто приходилось ночевать в той или другой артели; иногда потому, что не хотелось возвращаться в город по дождю, чаще — потому, что за день я уставал и не хватало сил идти домой.
Рассказы же они
прочтут, и даже, быть может, усвоят.
Я знаю:
прочитав мой
рассказ, читатель упрекнет меня в преувеличении.
Я сужу об этой его радости не столько по
рассказам, как по его письму к Софье Николавне, которое я сам
читал; трудно поверить, чтобы этот грубый человек, хотя умеющий любить сильно и глубоко, как мы видели, мог быть способен к внешнему выражению самой нежной, утонченной заботливости, какою дышало всё письмо, исполненное советов, просьб и приказаний — беречь свое здоровье.
Софья Алексеевна поступила с почтмейстером точно так, как знаменитый актер Офрен — с Тераменовым
рассказом: она не слушала всей части речи после того, как он вынул письма; она судорожной рукой сняла пакет, хотела было тут
читать, встала и вышла вон.
Тут были уже твердые, установившиеся фирмы, как Порфир Порфирыч,
рассказы которого лакеи
читали взасос.
— Помилуйте-с,
читали мы ваши
рассказы… Ничего-с, форменно, хоша супротив Порфира Порфирыча еще и не дошли-с. У них искра-с…
Два раза меняли самовар, и болтали, болтали без умолку. Вспоминали с Дубровиной-Баум Пензу, первый дебют, Далматова, Свободину, ее подругу М.И.М., только что кончившую 8 классов гимназии. Дубровина
читала монологи из пьес и стихи, — прекрасно
читала…
Читал и я отрывки своей поэмы, написанной еще тогда на Волге, — «Бурлаки», и невольно с них перешел на
рассказы из своей бродяжной жизни, поразив моих слушательниц, не знавших, как и никто почти, моего прошлого.
Андреев-Бурлак
читал «Записки сумасшедшего»,
рассказ Мармеладова и свои сочинения, Ильков — сцены из народного быта, а я — стихи.
И действительно, там Карганов, наш Карганов! И почти слово в слово я
прочитал у Льва Николаевича его
рассказ, слышанный мной в 1877 году на позиции Муха-Эстата от самого Карганова, моего командира.
В присутствии А.Н. Островского, в гостиной А.А. Бренко, В.Н. Бурлак
прочел как-то
рассказ Мармеладова. Впечатление произвел огромное, но наотрез отказался
читать его со сцены.
Рассказы о кражах возбуждали в нём жгучий интерес: он покупал газету, внимательно
читал о подробностях кражи и долго потом следил, — нашли воров или нет?
Когда
прочитывали книжку или уставали
читать, Пашка рассказывал о своих приключениях, — его
рассказы были интересны не менее книг.
Прошло много лет, и в конце прошлого столетия мы опять встретились в Москве. Докучаев гостил у меня несколько дней на даче в Быкове. Ему было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался петь надтреснутым голосом арии,
читал монологи из пьес и опять повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной в Тамбове
рассказ о «докучаевской трепке». Но говорил он уже без пафоса, без цитат из пьес. Быть может, там, в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
Здесь Вася
читал стихотворения Огарева и Рылеева. Бурлак смешил компанию
рассказами о своей знаменитой губе, о которой поэт Минаев напечатал в левой газете тех дней, «Московском телеграфе», такой экспромт...
Как-то Мария Николаевна попросила меня
прочитать мое стихотворение «Бурлаки». Потом сама
прочитала после моих
рассказов о войне некрасовское «Внимая ужасам войны», а М. И. Свободина
прочла свое любимое стихотворение, которое всегда
читала в дивертисментах — и чудно
читала, — «Скажи мне, ты любил на родине своей?». И, положив свою руку на мою, пытливо посмотрела на меня своими прекрасными темно-карими глазами...